не просто вопросом образов и формулировок; оно определяло его политику и влияло на выбор советников.5 Еще задолго до смерти отца в 1840 году кронпринц окружил себя друзьями-христианами-единомышленниками. Для его скептически настроенного младшего брата принца Уильяма, писавшего в 1838 году, было очевидно, что наследник престола попал в руки "секты энтузиастов". Принц Уильям жаловался, что эти "фанатики" смогли "получить полный контроль над всей его личностью и его неустойчивым воображением". По мнению принца Уильяма, этос пробужденного христианства настолько прочно укоренился в окружении кронпринца, что амбициозным придворным, положившим глаз на будущего государя, достаточно было освоить поведенческие рефлексы пиетистской набожности, чтобы обеспечить себе продвижение по службе. В результате воцарения многие христианские друзья кронпринца - Леопольд фон Герлах, Людвиг Густав фон Тиле (известный своим недоброжелателям как "Библейский Тиле"), граф Антон фон Штольберг-Вернигероде и граф Карл фон дер Гробен - заняли влиятельные политические позиции. Это были люди, причастные к протестантскому пробуждению 1810-х годов; некоторые из них имели тесные связи с пиетистскими и лютеранскими сепаратистскими движениями на периферии прусской государственной церкви.
Для Фридриха Вильгельма IV, как и для его отца, прусское государство было христианским институтом. Однако если Фридрих Вильгельм III стремился навязать протестантским общинам Пруссии свою собственную эклектичную марку кальвино-лютеранства и враждовал с католиками Пруссии, добиваясь конфронтации по вопросу о смешанных браках, то христианство его сына было более широким и экуменическим. К неудовольствию отца, Фридрих Вильгельм IV решил жениться на католической принцессе, Елизавете Баварской, и настоял на том, чтобы ей было позволено обратиться в христианство в свое время (что она и сделала). Его открытая поддержка реконструкции и завершения строительства великого собора в Кельне отражала не только характерный романтический вкус к готическому стилю, но и его решимость признать католицизм как религию с историческими и культурными претензиями на равенство в прусском государстве.
Англо-прусское епископство в Иерусалиме, основанное в 1841 году с целью евангелизации евреев Святой земли и налаживания контактов с восточными христианами, было уникальным экуменическим учреждением, в котором попеременно служили священнослужители Англиканской церкви и Прусского союза. Его главным архитектором был близкий друг короля Карл Йозиас Бунзен, специалист по литургической истории, разделявший энтузиазм Фридриха Вильгельма в отношении раннехристианской церкви.6 Уже будучи кронпринцем, Фридрих Вильгельм критически относился к жестким мерам, принятым администрацией его отца против лютеранских диссидентов в Силезии и Померании. Одним из первых его действий в качестве короля стало распоряжение об освобождении тех старолютеранских священнослужителей, которые были заключены в тюрьму во время противостояния в конце 1830-х годов. Препятствия на пути создания отдельной лютеранской территориальной церкви были постепенно устранены, и поток лютеранских эмигрантов в Северную Америку и Австралию прекратился.
Фридрих Вильгельм не был либералом. С другой стороны, он не был и авторитарным консерватором-статистом в духе Кампца-Рохова-Витгенштейна. Правительственный консерватизм эпохи Реставрации был укоренен в авторитарной ветви прусского просвещения. Фридрих Вильгельм, напротив, был погружен в корпоративистскую идеологию романтического контрпросвещения. Он не был против представительных органов как таковых, но они должны были быть "естественными", "органическими", "выращенными"; другими словами, они должны были соответствовать естественной и данной Богом иерархии человеческих статусов и достижений, примером которой является средневековое "общество заказов". В основе его видения политики и истории лежал акцент на преемственности и традициях - возможно, в ответ на травму, которую он пережил в 1806 году, когда вместе с матерью бежал на восток от наступавших французов, и на внезапную смерть матери в 1810 году, во время "железного времени" в Пруссии. Отношение Фридриха Вильгельма к современному бюрократическому прусскому государству было двойственным. По его мнению, государство не воплощало в себе живые силы исторической преемственности; оно было искусственной вещью, чьи притязания на универсальную власть нарушали более древний и священный авторитет местности, общины, корпорации. Таким образом, король был больше, чем верховный администратор, и уж точно больше, чем первый слуга государства. Он был священным отцом, связанным со своим народом мистическим союзом и одаренным Богом несравненным пониманием нужд своих подданных.7
Король сформулировал эти обязательства на языке, который мог звучать почти либерально. Особенность идиом политического романтизма заключалась в том, что они были склонны, по крайней мере поверхностно, стирать различия между прогрессивными и консервативными позициями. Фредерик Вильгельм с восхищением говорил о Британии и ее "древней конституции". Он, как и его романтичный баварский коллега Людвиг I, был открыт к привлекательности немецкого культурного национализма. Он прибегал к словам "обновление", "оживление" и "развитие" и осуждал зло "бюрократии" и "деспотизма", что, казалось, говорило о либеральных устремлениях. Один из ближайших друзей короля признавал, что он излагал диффузное сочетание "пиетизма", "средневековья" и "аристократизма" с "патриотизмом", "либерализмом" и "англоманией".8
Все это делало Фридриха Вильгельма IV сложным человеком для чтения. Гиперболические ожидания политических перемен часто сопутствуют смене режима. В данном случае они были подстегнуты первыми признаками более либерального курса. Новый монарх сразу же объявил, что все прусские провинциальные собрания должны собираться в начале 1841 года и в дальнейшем собираться каждые два года (при его отце они собирались раз в три года); он также говорил о "возрождении" представительной политики.9 В сентябре 1840 г., когда Кенигсбергский сейм представил меморандум с просьбой к монарху предоставить "представительство всей земли и народа", Фридрих Вильгельм ответил, что намерен "продолжать культивировать эту благородную работу" и наблюдать за ее дальнейшим "развитием".10 Что именно имел в виду король под этими словами, неясно, но они вызвали огромный ажиотаж. Политические преступники были освобождены из заключения, а Эрнсту Морицу Арндту было разрешено вернуться к преподаванию в Боннском университете. Цензурные ограничения были ослаблены. Также были сделаны уступки полякам в провинции Позен. 19 августа 1840 года была объявлена всеобщая амнистия для поляков, участвовавших в ноябрьском восстании 1830 года. В 1841 году был смещен провокатор Эдуард Флоттвелл, политическим эмигрантам из русской Польши было разрешено поселиться в провинции, была отменена политика немецких поселений, а новое постановление о школьном языке удовлетворило основные требования польских активистов.11
Новый министр образования, здравоохранения и религиозных дел Иоганн Альбрехт Фридрих Айххорн, вступивший в должность в октябре 1840 года, был бывшим сотрудником Штайна и одним из архитекторов Таможенного союза; его приход в государственное министерство породил либеральные надежды.12 Еще одним обнадеживающим знаком стала политическая реабилитация Германа Бойена, ветерана, выступавшего за военные и политические реформы, которого консервативные министры вытеснили из общественной жизни в 1819 году. Теперь, в возрасте семидесяти одного года, Бойен был отозван в Берлин и назначен военным министром. Новый король чествовал престарелого воина, предоставив ему первое место в государственном министерстве (по старшинству) и назначив его командиром I пехотного полка. На открытии памятника Гнейзенау Фридрих
